МОИ ДУХОВНЫЕ ОТЦЫ или ДУХОВНОЙ ЖАЖДОЮ ТОМИМ…

Почему возникла в моих очерках такая тема. Объяснение может быть весьма простым – родной мой отец Иван Васильевич Коренев погиб в Великую Отечественную войну в 1941 г., защищая меня, свою семью, город Ленинград, всю нашу страну тогда, когда мне едва исполнилось полгода. Тяга чисто физиологическая – лицезреть, ощущать родного папу, одолевала меня вполне сознательно с 5-летнего возраста. Во всех молодых мужчинах в очках я старался увидеть его, представить, что вот он явился с войны живой и невредимый, но увы это был лишь зов, инстинкт, внутренняя потребность ещё полудетского-полуподросткового (и практически незащищенного от невзгод внешнего мира) моего организма. А, повзрослев, я как-то быстро отделался от этих чувств и иллюзий, стал быстро формироваться как взрослый человек, но тут меня невольно подкараулила другая потребность. 

Нужен был старший товарищ для одобрения, поощрения, совета, корректировки уже моих самостоятельных поступков и решений. Поэтому в это период жизни я уже начал «прикипать» к людям, годившимся мне в отцы-наставники. Следует отметить, что это я всё осознал при написании этих очерков, а все мои «прикипания» тогда, да и сейчас, – процесс подсознательный, как инстинкт нормального человека по отношению к окружающим его людям, повидавшим виды. 

Приступая к той теме, подумалось, а все ли мои герои предполагаемого очерка так ли уж и годятся мне в духовные отцы? Нет ли здесь натяжки. Ведь мне пришлось столкнуться по жизни со многими интересными старшими товарищами, но я выделил из них шестерых. Значит, есть какой-то критерий моего выбора? Какой? И я стал ковыряться в своей душе, в самосознании и делать какие-то выводы. Прежде всего, мои эти «отцы» все разные, а объединяет их всех – возрастной «ценз» по отношению ко мне. Все они на 20-30 лет старше меня. Далее, каждый из них оригинальная личность. Никто из них, вот так вот, в лоб не учил меня ни жизненному опыту, ни профессии, тем более, ни читал нравоучений, т.к. я всех их встретил уже во вполне самостоятельном возрасте, и мы были коллегами по работе, или по интересам, хотя и в разных возрастных категориях. А самое главное, чего уж скрывать, и я был для них интересен, и они ко мне относились с большим уважением, помогали и словом и делом. Я же к ним относился не только с – неизменным пиететом, но и не оставался в долгу, и во многих случаях, так же чем мог, тем и помогал им. А все-таки самое важное обстоятельство, которое позволило мне их отметить, как духовных наставников, это то, что я невольно понемногу впитывал от них в себя всё самое лучшее.

 

БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ, ВСЕГДА ВАШ

 

Став в августе 1963 г. стажёром-исследователем на кафедре «Начертательная геометрия и инженерная графика» в ЛИИЖТе, ко мне прикрепили научного руководителя – доцента кафедры Владимира Александровича Шульжевича, сокращенно – ВАШ. Он так и расписывался – ВАШ. До этой поры ни я, ни он – друг с другом никогда не сталкивались. задача ВАШ в отношении меня была контролирующей: за 2-3 года я должен был сдать кандидатские экзамены в сроки, установленные аспирантурой, и подготовить задел для диссертации. ВАШ никогда этим не интересовался, надеясь на мою самостоятельность. Зато он узнал, что я имею дома хороший радиоприёмник и ловлю «вражеские» голоса Би-Би-Си (Глядя из Лондона), Немецкая волна и Голос Америки (Voice of America) и потому получал от меня новости, скрываемые от нас на родине. При этом его распросы с пристрастием научили меня дипломатической корректности, ясности изложения мысли, отделяя зёрна от плевел. Его девизами являлись выражения: «Говорить правду и только правду, но…не всю» и «Всегда быть застёгнутым на все пуговицы». Однажды без предупреждения он послал меня читать лекцию вместо него на поток из 100 человек, сославшись на то, что ему внезапно сделалось «не по себе». Узнав тему лекции, я обрадовался, потому что накануне прослушал подобную лекцию на другом потоке у доцента Борозовой Л.П., а так бы не миновать мне позора. Здесь он поступил по принципу: что бы научить человека плавать – надо бросить его в воду… А иметь опыт чтения лекций, входило в программу обучения стажёра.

Владимир Александрович был скромным человеком и никогда не хвастался военными наградами, а он участник Великой Отечественной войны, был серьезно контужен на «Невском пятачке», где от роты лиижтовцев осталось в живых 8 человек. В 1968 г. ему вручили знак, как ветерану того смертельного противостояния на плацдарме, что сделало их героями. С той наградой он никогда не расставался, а она скромная такая – даже серенькая какая-то, но для него – она была всех дороже. Контузия не прошла даром, и он уже много лет боялся высоты и выше второго этажа не мог подняться. Приходилось его сопровождать и внушать ему, что мы всё ещё на втором этаже.

Фото аспирантов ЛИИЖТа с акад. В.Образцовым

 

Выпускник нашего вуза 1936 г., ВАШ являлся аспирантом кафедры «Мосты и тоннели» и защитил кандидатскую диссертацию перед самой войной по тематике, связанной с новыми технологиями в производстве строительства мостов. Его научным руководителем являлся известный мостостроитель, академик АН – Передерий Г.П. На родной кафедре Шульжевичу не досталось места и он был вынужден пойти на общетехническую кафедру «Начертательная геометрия». По ходу наших бесед, мы как-то заговорили о бывшем его шефе Г.П. Передерии. Уж не знаю от кого, но я неожиданно узнал о «жареном» факте из биографии академика: будто бы в 1953 г. на его даче в Подмосковье пятеро молодых людей – внук академика Передерия, сын композитора Дунаевского (Евгений – от первого брака), сын министра финансов СССР Зверева, и ещё двое их дружков надругались и убили девушку. Их осудили и композитор И. Дунаевский тогда якобы покончил с собой, а академик Г.Передерий, потрясенный этим, скоропостижно скончался… Я поделился с ним этой сплетней (?), но он поступил мудро, сказав, что всё это было не так, но он эту тему не собирается обсуждать.

Женат Владимир Александрович был на своей ученице по вузу – Ирине Феодосьевне, профессорской дочери. Она всю свою сознательную жизнь после окончания института работала в проектной мостовой организации, став ведущим специалистом и автором многих оригинальных мостов. Один из них достался ей дорогой ценой. Она в конце 1960-х гг. была автором проекта автодорожного моста где-то в Архангельской области, построенного из древесноклеенных конструкций, что было весьма новым в нашей стране, а потому и – рискованным. Мост проработал лет 10, и неожиданно в нем произошли деформации. Была техническая экспертиза, был суд, но её оправдали, однако, нервы были попорчены основательно.

Но самым большим потрясением в семье Шульжевичей стала ранняя кончина их дочери Ируньки (Уньки – так называл её ВАШ). Девушка прекрасно рисовала и училась в Мухинском училище. Раза два я встречался с ней в их квартире на ул. Декабристов. Мы, молодые и заводные люди, много спорили, шутили, и никто тогда и не подозревал о быстротечной, роковой болезни её организма – белокровии (поговаривали, что она какое-то время работала на фабрике по изготовлению красок во вредном цеху). Не спасали, даже тайно доставляемые пилотами Аэрофлота, дорогие зарубежные лекарства. Девочка сгорела за один год… В память о ней у меня есть книга о нашем кафедральном ученом Якове Чернихове (1889-1951) – архитекторе советского авангарда, которую мне подарила Ирина Феодосьевна из библиотеки горячо любимой дочери – Уньки. Не скрою, что книгу из многообразия собраний покойной девушки, я выбрал сам, и, как и она в недалеком прошлом, был ошеломлён содержимым этого «фолианта» – «Основы современной архитектуры, 1931 г.». Это потрясение теперь стало вполне очевидным. За рубежом, да и у нас в последнее время: Чернихов признан гениальным фантазером архитектуры, ставшим в один ряд с итальянским маэстро – итальянцем Пиранези…

Уже после кончины Владимира Александровича в 1986 г. я, моя супруга и маленькие наши дети навестили Ирину Феодосьевну где-то на новостройке в районе Озерки – Парголово на улице Хо Ши Мина. Было нестерпимо больно смотреть, как жизнь её потрепала, и как она с нескрываемой женской печалью смотрела на нас и наших малышей: от того, что в голове её роились мысли – почему подобное человеческое семейное счастье прошло мимо неё? Я показал ей свои первые миниатюры, выполненные акварелью и, кажется, подарил одну из них, хотя она меня и покритиковала, сказав – Слишком суховатая манера исполнения, Вы скорее график, чем акварелист… Вскоре она уехала к брату в Киев.

Возвращаясь к ВАШ, отметим его авторитет на нашей кафедре и независимость его суждений по многим вопросам. Он первым в советский период издал брошюру об истории нашей кафедры: «К 150-летию первой кафедры начертательной геометрии в России». Еще раньше в 1956 г. он выпустил в свет книжечку о профессоре нашей кафедры Н.И. Рынине, крупнейшем советском деятеле воздухоплавания, ставшим вместе с профессором Н.Н. Митинским основателем в Путейском вузе и в нашей стране – Воздухоплавательного факультета, функционировавшего в 1920-1930 гг. до создания Ленинградского учебного института ГВФ. Бывший когда-то большим приятелем В.А. Шульжевича по кафедре, Б.Ф.Тарасов, став заведующим кафедрой, начал его немножечко прижимать, как конкурента по научным трудами и эрудита.

Методические пособия, изданные В.Шульжевичем

 

По решению парторганизации Строительного факультета, ВАШ вел в нашем большом коллективе философский кружок, где Тарасов всегда с ним сталкивался в дискуссиях… Или, готовя в 1978 г. сборник научных трудов членов кафедры, за выпуск которого я был ответственным, Б.Ф. Тарасов просил меня сделать всё возможное, чтобы исключить его статьи из сборника. Объяснял он это так – они слишком заумные и выпадают из контекста доступных работ, адекватных восприятию простых ученых и инженеров. Весь сборник промариновали целый год, а там и Шульжевич ушел на пенсию… Вот названия тех одиозных статей: «О наглядном представлении дифференциала» и «Оно же выпуклое, оно же и вогнутое». Статьи эти долгое время хранились у меня дома. К сожалению, они где-то затерялись, но не потеряна надежда: найти их. Антипатия Б.Тарасова к ВАШ явно проявилась в следующем вопросе. В своей монографии «Николай Алексеевич Рынин, 1990 г.», изданной в издательстве «Наука» АН СССР, Тарасов ни разу не упомянул имени В.А. Шульжевича и не сделал ссылки на его труд, который был написан им за 36 лет до его монографии на нашей кафедре (см.выше). Это некрасиво и мелко!

Среди его друзей-приятелей по ЛИИЖТу были такие ученые мужи как Л.А.Кальницкий, А.А. Кривободров, В.П.Епифановский – они как-то стихийно встречались, и эти их редкие встречи заканчивались «культурными заседаниями» в «Коньячной» – подвальчике дома, что располагался на Невском проспекте у Садовой. Очень уважал Владимир Александрович мнения своего старшего учителя, профессора В.А. Гастева (Гастев был чл.-корр. Академии Строительства СССР), и всегда мне подробно сообщал об очередном разговоре с ним. Даже уже будучи на пенсии, связывался со мной из-за этого по телефону, копируя его густой бас и размеренный стиль говора. Кстати, заканчивая разговор по телефону со мной или моими домочадцами, он неизменно говорил – Будьте счастливы! А первым доверительным лицом на кафедре у него самого и его супруги уже в последние его годы жизни оказался я. Ко мне же первому позвонила его жена Ирина Феодосьевна в день внезапной кончины Владимира Александровича, и я тут же прилетел к ним на квартиру …

 

МОЙ КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ – КОРОЛЬ ДЖАЗА

 

В 1957 г. на кафедре «Начертательная геометрия и инженерная графика» приступил к работе ассистент Александр Глебович Гаккель (1923 – 1994 ?). А с октября 1958 г. я, будучи студентом I-го курса Строительного факультета ЛИИЖТа, начал заниматься в кафедральной изостудии, которую он организовал. Из кружковцев помню В.К.Горшкова и В.С. Трофимова. Записался я туда на кафедре у секретаря, а Гаккеля ни тогда, ни в последующие два года в изостудии не встречал. Но один семестр занятия по «Техническому рисунку» он вёл в нашей группе. При этом произошёл казус, о котором можно рассказать с улыбкой. Как-то он задал студентам нашей группы задание на дом – изобразить карандашом с растушевкой любой бытовой предмет. Почти все обратилась ко мне, зная, что я хорошо рисую (это все узнали ещё в колхозе, где мы убирали картошку). И вот на следующем занятии А.Гаккель ставил направо и налево хорошие и отличные оценки, удивляясь талантливой группе. Я подошел последним с рисунком, который постарался сделать как можно лучше, отличавшихся от других. А вот вам-то я поставлю двойку – сказал он торжественно, потирая руки – И признавайтесь, кто за Вас это нарисовал? Ничего не оставалось делать, как напомнить, что я являюсь членом изокружка, где он руководитель. Он несколько стушевался и ответил, что он пошутил… Не знал я, что кружок сей он пустил на самотёк, т.к. у него в это время были другие интересы и при этом с весьма драматическим исходом, о чём несколько ниже будет рассказано. Здесь же мы несколько прервёмся и окунёмся, хотя бы бегло, в его недалекую родословную.

Во-первых, Александр Гаккель – внук Якова Модестовича Гаккеля известного самолётостроителя, создавшего первый отечественный самолет в 1910 г., и тепловозостроителя, создавшего первый магистральный тепловоз в нашей стране (и в мире) в 1924г., профессора ЛИИЖТа (1936-1945)[1]. Родителями А.Г. Гаккеля были: Екатерина Яковлевна Гаккель дочь известного тепловозостроителя и крупный наш инженер из достойного прибалтийского потомственного баронского рода – Г.В. фон Майдель. Оба они помогали Якову Модестовичу в создании на Балтийском заводе первого тепловоза нашей страны, где влюбились друг в друга и в 1923 г. поженились. Кстати, у Г. Майделя был дядя Е.И. Майдель, который будучи генерал-адъютантом в 1876-1881 гг. был комендантом Петропавловской крепости Петербурга, а потому – похоронен в самом сердце нашего города на небольшом Комендантском кладбище у стен собора Петра и Павла (об этом мне как-то Гаккель буркнул однажды – А вы знаете, что мой предок похоронен у Петропавловского собора в Петербурге?). 

Комендантское кладбище у Петопавловского собора

 

Если у Екатерины Яковлевны дела шли нормально (она стала д.т.н., профессором кафедры «Локомотивы» в ЛИИЖТе), то её мужа ведущего инженера завода – Майделя в 1937 г. без всякого обоснования репрессировали и судьба его нам неизвестна.

Во-вторых, Александр Гаккель – правнук русского писателя Г.И. Успенского. Дело в том, что в студенческие годы (начало 1890-х гг.) Яков Модестович по революционному нелегальному движению был дружен со студентом Александром Глебовичем Успенским – сыном писателя. Бывая в их семье, увлекся его младшей сестрой, дочерью писателя – Ольгой Глебовной, а в 1903 г. они и поженились. Я никогда не забуду своего удивления, когда А.Г. Гаккель мне сказал, что лето (кажется, в 1970 г.) он хорошо отдохнул на даче в Чудово в доме Успенского. Но выказать своё любопытство я не посмел. И лишь готовя этот очерк, удовлетворил этот свой интерес и, наконец, узнал о его родстве с Г.Успенским. Кстати, этот дом-дачу Г.И. Успенский купил в 1881 г. в Сябреницах, (окраина Чудово), но прожил в нём мало. Тогда это было единственное двухэтажное зданием в этом поселении. Сейчас в нём музей, который занимает первый этаж, а второй – принадлежит семейству Гаккелей. Его удовлетворительное состояние поддерживалось государством, но, как сейчас оно содержится, неизвестно.

Дом-музей Г.И. Успенского

 

Это весьма краткое освещение корней А.Г. Гаккеля, которые вошли в его плоть и кровь (неугомонность и изобретательность) и позволили проявить себя на иных поприщах творческой деятельности. Он не стал выдающимся ученым-механиком, но, судя по его последующей деятельности, нельзя сказать о нём – «природа отдыхает». В самом деле, судьба испытывала Александра Гаккеля на иных поприщах искусства: музыкальном и изобразительном. Оказалось, что у него великолепный слух и верный глаз. Подростком и юношей он увлекся игрой на фортепьяно, рисованием и занимался лепкой. Но жил он в весьма непростое время – на изломе идеологий, переоценке жизненных ценностей и в период тоталитарного режима. Он не взял фамилию отца – Майдель, но всё равно, как сын врага народа, был ограничен в многих своих исканиях. Выручал авторитет деда, Якова Модестовича, так много сделавшего для страны… …Дальше у меня не получится плавного рассказа о его творческом росте и достижениях, т.к. я не преследую цели в своих этих очерках давать точные и полноценные сведения в биографиях моих старших товарищей, потому что я многие детали попросту не знаю. Я констатирую лишь наиболее интересные факты в их жизни, которые мне удалось узнать при общении с ними, а вот теперь свожу их в повествовательное русло. Итак, факты о А.Г. Гаккеле:

– в 1949-1955 гг. он учился во Всесоюзной Академии Художеств на факультете «Скульп­тура», где в качестве дипломной работы выставил фигуру из гипса «Прокатчик». При этом он удостоился предвзятой оценки – удовлетворительно, (ниже – объяснение этому);

– в 1950 г. Александр Гаккель организовал самодеятельный джаз-оркестр в АХ. Сам он хорошо играл на саксофоне и фортепиано, был изобретателен в аранжировках. Позже такой же оркестр он организовал в Институте киноинженеров. У А. Гаккеля всегда собирались огромные составы оркестров: четыре трубы, четыре тромбона, шесть саксофонов, полная ритм-секция с гитарой (куда можно отнести и банджо, тем более, что Гаккель был какое-то время учителем тогда начинающего и живущего поныне известного артиста, банджиста – Бориса Ершова), контрабасом, фортепиано и ударными. Со своими оркестрами он выступал на музыкальных и танцевальных площадках при клубах самодеятельных коллективов во Дворцах культуры им. М.Горького, им. С.Кирова вплоть до 1959 г. К джазу в стране Советов относились двойственно: исполнять было можно, но пропагандировать – нельзя. В 1949 г. джазмена Эдди Рознера даже отправили в ссылку в Магадан… Зажимали и А.Гаккеля (см., например, – выше приведённую здесь оценку за дипломную работу в АХ);

Артист Борис Ершов (справа)

 

– биг­ бэнд Александра Гаккеля в период 1950-х годов был лучшим в Ленинграде. Конечно, преобладал американский репертуар. Властям города это не нравилось, и его оркестр постоянно закрывали;

– специалисты – историки-музыковеды нынче считают, что Ленинград был в авангарде возрождения джазового движение в СССР после войны 1941-1945 гг., и на первое мест ставят деятельность А.Г. Гаккеля.

Сам Гаккель в каком-то очередном кратком разговоре со мной кинул мне такую фразу, вероятно для обсуждения – Вы знаете, что я первый организовал джазовый оркестр после войны в Ленинграде? Но я сделал лишь лицо удивленного человека, но в разговор на эту тему не вступил, т.к. ничего не понимал в музыке. А, напрасно. И очень жаль, что он забросил свой биг бэнд, который, окружавшие его родственники, не считали серьёзным делом. Словом, в 1960 году он с этим увлечением – как отрезал… Но сегодня для меня он всё равно – король джаза, который прекратил свою творческую и организаторскую деятельность музыканта на взлёте. А сделать это было непросто. Какие тому были веские причины, и какая разыгрывалась в его душе драма – остается только гадать.

Теперь продолжим начатое выше перечисление фактов о жизни и творчестве Александра Глебовича:

– попал А.Г. Гаккель в ЛИИЖТ в 1957-1958 учебном году, совершенно случайно, о чем он мне сам рассказал. Вот что значит судьба – начал он – Я записался в очередь на покупку

автомобиля «Москвич» в автомобильном магазине в Апраксином Дворе. При первой же перекличке в очереди, человек, который стоял впереди меня, при озвучивании моей фамилии подошел ко мне и поинтересовался – не родственник ли я Гаккелям из ЛИИЖТа? Я ответил утвердительно. Слово за слово, и он, узнав, что я скульптор-художник, находящийся без работы, молодой и полный энергии специалист, – пригласил меня на кафедру вести «Техническое рисование». У нас эту дисциплину ведёт престарелый преподаватель, один из последних учеников Репина – в заключение сказал он – я, заведующий кафедрой «Начертательная геометрия» И.В. Тимофеев, жду Вас. Так Гаккель стал преподавателем кафедры;

– благодаря Александру Глебовичу я был распределён на работу на эту же кафедру в 1963 г. Случилось это так. В 1959-1963 гг. на Строительном факультете ЛИИЖТа я, как активный комсомолец, участвовал в выпусках факультетской стенгазеты – «Строитель», где вскоре стал её главным редактором. Над стенной печатью от партийного бюро факультета шефствовал А.Гаккель.

Реколлегия стенгазеты Строитель (сидят слева, второй - я, пятый - крайний справа - В.Трофимов

 

Видя мои успехи в оформительской части газеты, в том числе – в исполнении шаржей и карикатур, он предложил мне весной 1962 г. остаться на кафедре «Начертательная геометрия и инженерная графика» в счёт распределения на работу, которое должно было состояться в следующем году. В вузе шло омоложение кадров, и заведующий кафедрой дал ему поручение – найти среди выпускников тех, кто обладает пространственным воображением и отличной графикой. Через день я дал согласие. Дело было сделано, а А.Гаккеля я считаю не иначе, как моим «крёстным отцом». На этой кафедре я проработал с 1963 г. ровно 20 лет, затем перешел на кафедру «Изыскания и проектирования ж.д.». Так же он поступил через год и с Володей Трофимовым, тоже членом нашей редколлегии;

– в середине 1960-х гг. А.Г. Гаккель отлично проявил себя как разработчик особых устройств – КИСИ, предназначенных для машинного контроля знаний по грамматике иностранных языков, которые студенты выполняли на перфокартах. Причем вопросы заданий и варианты ответов для перфокарт осуществлялись преподавателями кафедры «Иностранные языки» под руководством К.Н. Лупал, супруги А.Г. Гаккеля (предвестник ЕГЭ).

Лаборатория программированного обучения; преп. К.Н. Лупал

 

Такое программированное обучение и автоматизированный контроль знаний (и не только иностранных языков, но и других дисциплин) а нашем городе было первым и просуществовало почти 10 лет. Вообще надо сказать, что Гаккель был самородком по исполнению каких-либо необычных вещей: то он принёс на кафедру миниатюрный детекторный преемник, выполненный своими руками, то несколько позже принес устройство с оптоволокном и, опустив этот световод ко мне во внутренний карман пиджака, исследовал содержимое;

– весной 1969 г. был возведён силами института памятник погибшим сотрудникам и студентам ЛИИЖТа в годы Великой Отечественной войны. Авторами проекта памятника и сопровождающими его исполнение были сотрудники кафедры «Архитектура и производственная эстетика» архитектор И.Г. Явейн и скульптор А.Г. Гаккель.

Кафедра Архитектуры и эстетики, крайний справа А.Гаккель

 

Мне довелось видеть и макет памятника, выполненный в пластилине, и то, как под руководством Гаккеля академический камнерез доводил до кондиции стилизованные суровые лица воинов на готовящемся к открытию памятнике;

Памятник лиижтовцам, погибших в войне 1941-1945 гг, ск. А.Гаккель.

 

– к декабрю 1974 г. А.Г. Гаккель исполнил для холла второго этажа 4 больших гипсовых бюста знаменитых питомцев Путейского вуза: П.П. Мельникова, Н.А. Белелюбского, С.И. Муравьева-Апостола и Н.И. Кибальчича. К сожалению, после очередного ремонта холла фигуры эти безвозвратно исчезли (поговаривали, что их случайно разбили);

– к декабрю 1979 г. А.Г. Гаккель исполнил (вылепил) памятную медаль к 170-летию нашего вуза, которую дарили уважаемым ученым института и его гостям, и которая продержалась, как сувенир, и до 175-летия и – 180-летия ЛИИЖТа. Мне довелось по выходу этой готовой медали из Монетного двора беседовать с Гаккелем, как это ему удалось выполнить столь мелкую пластику медали. Он улыбнулся и сказал мне, что модель медали была им исполнена в 5-кратном увеличении, а копиры на производстве её уменьшили. Возможно, Вам доведётся делать медаль института к другим его юбилеям – пророчески заключил он. Слова его сбылись, и к 200-летию (ИИПСа-ЛИИЖТа-ПГУПСа) мною была вылеплена модель памятной медали, сохранившая концептуальное решение гаккелевской медали. 

В заключение отметим любопытные «семейные тайны» Александра Гаккеля. Профессорские семейства Гаккелей и Лупал дружили давно. Вначале Я.М. Гаккель и Н.В. Лупал долго вместе работали в Электротехническом институте, а затем и в ЛИИЖТе. Внук Якова Модестовича и дочка Николая Васильевича (читай Александр Глебович и Ксения Николаевна) поженились сразу после войны. У них родились дети – Саша и Наташа. Знаю и даже учил Сашу в 1964-1965 гг., студента Строительного факультета. Нынче он ещё трудится и возглавляет трест ОАО Ремстройпуть, ни разу за все 45 лет работы не изменив тяжелой путейской профессии. Молодец! Наташа, по всей видимости, гуманитар, но судьба её свела с инженером путей сообщения-механиком. Известно, что одним из аспирантов профессора Екатерины Яковлевны Гаккель был Валерий Здрогов – высокий и породистый, украинского типа парень, которого я хорошо знал по институту. Вот они и познакомились у Наташиной бабушки на квартире и вскоре стали мужем и женой.

Семейство родословной Гаккелей богата видными деятелями науки и культуры. В честь Я.М. Гаккеля – первого отечественного самолетостроителя, названа одна из улиц нового микрорайона в Петербурге, расположенного на месте бывшего Комендантского аэродрома. А на фасаде нашего Путейского вуза размещена памятная гранитная доска в честь его, но уже, по большей части, как – тепловозостроителя.

 

ВРЕМЯ КРАСКОВСКОГО В ИСТОРИИ ПУТЕЙСКОГО ВУЗА

 

Каждый исторический отрезок времени в развитии такого втуза, как первый Путейский институт России, обязательно отражает в себе влияние личности его руководителя – ректора, тем более, что время его правления составляет продолжительный отрезок. Так именно и произошло с Евгением Яковлевичем Красковским.

Я не берусь глобально или даже приблизительно оценивать его деятельность на этом посту, но то, что она была яркой и самобытной, не могло так просто пройти мимо кого-либо, кто с этим человеком работал рука об руку. Я же постараюсь дать описание его стиля взаимодействия со мной и влияния его на всю мою последующую деятельность в институте.

Как Красковский ректором стал

Конечно, я приведу лишь маленькие эпизоды из истории назначения Е.Я.Красковского ректором ЛИИЖТа. Понятно, что он всем своим предыдущим трудом, то ли во главе ж.-д. техникума, то ли парткома нашего вуза и декана Вечернего факультета – показал свои незаурядные возможности организатора, способного повести за собой коллектив. А мои эти воспоминания, как маленькие вкрапления в его восхождении на эту новую высокую должность.

Наверное, теперь немногие могут поведать об этом событии, т.к. произошло оно уже 45 лет тому назад, да и мало кто был посвящен в эти дела. Вот что я наблюдал в период его назначения ректором. В январе 1968 г. Евгений Яковлевич, будучи деканом Вечернего факультета, предложил мне должность своего заместителя на этом факультете. Я отпирался – У меня нет опыт администрирования, я очень мягкий человек в индивидуальной работе со студенчеством – говорил я ему. Всему научишься, я беру на себя эти самые незавидные функции в работе, а ты мне нужен для эстетического обеспечения факультета: его приличного антуража и подготовки графического материал по продвижению моей концепции переработки Учебных планов для современной безотрывной подготовки специалистов транспорта, которую я собираюсь озвучить через год в Учебном Управлении МПС– примерно так убеждал он меня. Дело в том, что года два назад я оформлял ему большой стенд по деятельности Вечернего факультета в ЛИИЖТе для выставки о безотрывной форме обучения в Северо-Западном регионе СССР. Тогда-то он и заприметил мои способности как оформителя, причем, – и мою активную позицию по существу развития его предложений в этом стендовом материале. Всё! Вот тут я и попался к нему на крючок, и моя потребность в возобновлении некогда активной комсомольской деятельности школьной поры, таким вот образом, через десяток лет стала проявлять себя для реализации многих задумок Красковского. 

15 марта Евгений Яковлевич отметил своё 50-летие (я в числе приглашенных не был, т.к. ещё не вошёл в круг его единомышленников), а через два месяца он попал в железнодорожную больницу. В это время умер ректор нашего института М.А. Осинцев и его хоронили на Богословском кладбище рядом с Дорожной больницей. Я и преданная секретарь деканата факультета Н.И. Хомская решили поехать на это траурное мероприятие и заодно навестить своего декана.

Замдекана Л.Коренев и секретарь Н.Хомская

 

Начало июня, погода была прекрасной. К нам присоединился М. – заместитель начальника учебных заведений МПС. Мною предусмотрительно была взята бутылочка конъяка и корзиночка клубники для закуски. Устроились возле садового домика на небольшом участке. Я попросил у девушек-рабочих стаканчики, на что получил вполне законный отпор. Пришлось объяснить, что в числе нарушителей больничного порядка присутствует и высокий чиновник. Всё уладилось. Евгений Яковлевич шёл на поправку, но даже не пригубил. Мы, к нашему позору, не помянули умершего ректора, а М. сразу твердо и настойчиво предложил выпить за нового ректора ?!? Мы переглянулись. Красковский сказал, что он не понял намёка. Таково мнение в МПС – ответил тостующий. И действительно, в конце июня Е. Красковский был назначен проректором по безотрывной форме обучения, а в августе на Ученом Совете его представили уже как ректора нашего института.

Ещё вспоминается такой эпизод. В тот короткий период его проректорства, в начале июля я должен был оформить документы для студентов-вечерников на геодезическую практику (тогда они её проходили с отрывом от производства). Мне необходимо было подписать эти документы в ректорате, т.к. они были финансово подотчетными. Я подписал их быстро у проректора Красковского. Однако в бухгалтерии мне объяснили, что эту подпись, необходимо утвердить у и.о. ректора М.М. Филиппова, т.к. Красковский ещё не был уполномочен подписывать такие финансовые матрикулы. Пришлось всё это документально оформить, т.е. утвердить его подпись в ректорате. При написании им своего автографа в этом документе, я высказал Евгению Яковлевичу свои соображения по поводу его подписи. – Все в начале так округло, а потом такая резкая черта вниз – сказал я. Ну и что это означает? – спросил он. Ох, – ответил я – означает: мягко стелет, жестко спать…

 

Что делал я для Красковского, а значит для института (ей Богу, не для похвальбы себя любимого…) :

 

– в 1969 - 1985 гг. я выполнял, примерно раз в год, по особому его распоряжению плакаты огромного размера с многочисленными таблицами и графиками по 7-10 штук для демонстрации их при его докладах на партийных собраниях вуза в Ленинской аудитории (теперь – Большая физическая) или для Ученого Совета – в Актовом зале. Делал я их на полу нашего чертежного зала с вечера субботы до воскресного утра и с вечера воскресенья до утра понедельника. Всё это выполнялось цветной тушью с помощью плакатных перьев. Плотная бумага самых больших размеров бралась из вузовской типографии, но она всё равно была недостаточна велика и её приходилось склеивать. Надо отметить, что в тот период в штате института не было ни художников, ни дизайнеров, ни той возможности современных автоматических чертёжно-печатных автоматов, как теперь, типа АВТОКАДа и т.д. А Е.Я.Красковский без хорошего наглядного материала считал доклад неполноценным, он был в институте самым ярким человеком-трибуном.

Е.Красковский выступает в Ленинской аудитории

 

Ленинская аудитория (с моими плакатами)

 

– 1969 г. – год возрождения традиций нашего вуза, когда Красковский, к примеру, предложил отмечать ежегодно широко, как праздник, каждый день рождения[2] ЛИИЖТа. Для этого уже в октябре Местком вуза, возглавляемый в то время великолепным человеком В.Л. Дуненковым, создал инициативную группу, куда по подсказке Евгения Яковлевича включили и меня для организации концерта силами самодеятельности. Мне, в частности, вменялось в обязанность – конкретное руководство участниками-артистами – представителями Строительного факультета но, самое главное, мне предлагалось уже и по институтской линии оживить некоторые забытые традиции вечеров дореволюционной поры. А это были – «Червяк» и «Зелёная лягушка». Прежде всего, я узнал у знатока институтской истории, профессора М.И. Воронина, что это были за «символы». Первый являлся церемониальным (ритуальным) и обязательным проходом цепочкой инженеров путейцев по кругу зала для танцев перед их началом. При этом сие действие было весьма не простым, т.к. мужчинам надо было проскакать на одной правой ноге, держа согнутую левую ногу впереди шествовавшего партнера, положив ему на плечо свою правую руку и всё это должно было делаться под музыку, заимствованную из балета «Конёк-горбунок» Ц. Пуни. Что касается «Зелёной Лягушки», то оказывается, она была символ нашей водно-наземной профессии до 1917 г., а теперь она должна была стать символом нашего вечера. Если с «Червяком» более или менее всё было понятным, то, как надо было обыграть «Лягушку», я не имел понятия. Я предложил сделать её муляж… а далее пошло-поехало: кто-то предложил сделать лягушку таких размеров, чтобы внутрь её посадить женщину, которая бы вещала за лягушку, кто-то предложил, что бы на сцене лягушка превращалась в красивую даму в шикарном зелёным платье, наконец, кто-то высказался за то, чтобы эта женщина-лягушка стихами провозгласила открытие праздничного концерта. Все с этими предложениями согласились, и дело стало за малым – сделать муляж этого земноводного существа больших размеров. Не берусь сказать, что это была моя инициатива, но остановились на бутофорских мастерских ТЮЗа, с которыми мне и пришлось контактировать. Я предложил эскиз этой лягушки и её размеры. Делал нам её молодой мастер в мастерских на Петроградской стороне. Раза два я навещал сотворение этого «символа», каркас которого создавался из мягкой проволоки, а затем обтягивался толстой особой портновской марлей. За день-два до концерта мы перевезли её в Дом учителя (Юсуповский дворец на Мойке, 96), который был весь арендован для нашего вечера. Роль, прекрасной дамы, преображенной из лягушки, взялась исполнить преподавательница кафедры «Иностранные языки» Наталья Георгиевна Бубнова – невысокая изящная и очень симпатичная молодая женщина. Всё тогда, 3 декабря 1969 г. прошло блестяще на подъеме эмоций, а вот судьбу бутафорской лягушки мне не удалось проследить – где-то она сгинула;

Квинтет Красковского

 

– с октября 1984 г. по рекомендации Красковского меня утвердили в парткоме комисса­ром первого лиижтовского студенческого отряда проводников поезда «Смена». В мою обязанность более всего входила опять же наглядная агитация по истории института, профориентация молодежи (были изготовлены стенды-планшеты для коридоров вагонов, составлена и налажена соответствующая поездная радиопередача, изготовлены эскизы (2-х типов) весёлого молодёжного вида занавесок для окон вагонов и др.). Тогда же, при первой поездки 4 но­ября 1984 г. этого поезда «Смена» за № 25/26, ректор, провожая в путь студенческий фирменный поезд, дал мне особое поручение: передать лично в руки приглашения на празднование 175-летия ЛИИЖТа, (а оно должно было состояться 2 декабря 1984 г.), четырём высокопоставлен­ным лицам, выпускникам нашего вуза.

Поезд Смена 1984 г.

 

Вот эти лица и должности, которые они занимали в тот момент в СССР: Бещев Б.П.- министр МПС, Соснов И.Д. – министр транспортного строительства, Соловьев Ю.Ф.- министр промышленных материалов и Симонов К.С. – заведующий Отделом транспорта и связи ЦК КПСС. Что касается министров, то для Бещева и Соснова приняли приглашения их референты, Соловьев принял приглашение лично. При этом я задал министру глупый вопрос – Почему у них вывешены в холле списки о том, кто и в каком ряду идёт на демонстрацию 7 ноября по Красной площади? В ответ услышал – Столица, всё же! Но вот передать Симонову приглашение для меня оказалась проблемой. Дело в том, что на конверте с приглашением был указан его домашний адрес: Кутузовский проспект, д. 26, кв. 2**. Все двери парадных этого дома выходили во двор, и все они были заперты на кодовый запор (тогда это было в новинку). Как же мне опустить приглашение в почтовый ящик? – думал я в промозглый вечер, прохаживаясь по дворовой территории. Тут было время и пораздумать, в частности: почему это около угла дома на Кутузовском проспекте две высоченные будки поста ГАИ, а что это за памятная доска на доме? Ба! Да тут же жил Л.И. Брежнев! Наверное, проживают и сейчас другие «шишки» руководства нашей страны!? Нет, мне не передать приглашения – отчаялся я. Тогда я стал искать почтовое отделение связи, что бы отправить приглашение по почте. Я купил конверт и спросил в отделе доставки почтовый код для этого дома, мне ответили, что такого дома не знают. Ага! Конспирация! И я побрёл уныло снова к этому дому. На моё счастье нужная мне парадная была открыта настежь, и на лестничной площадке возились ремонтники лифтового хозяйства. Я так робко их спросил – Могу ли я зайти внутрь и опустить в «кружку» своё послание? Мне ответили – Конечно, вали куда хочешь. Таким образом, моя миссия была исполнена до конца;

 

– При разработке очередного Комплексного плана развития ЛИИЖТа на 1981-1985 гг. – детища Красковского, потребовалось некое утверждение этого документа Коллегии при ГУУЗе МПС. Как всегда ректор дал мне очередное задание – изготовить семь красочных стендов-плакатов к его выступлению по защите плана развития вуза. Срок был жесткий – неделя. Я отказаться с ходу не посмел, но высказал ректору свои сомнения: смогу ли я выполнить их в такой короткий срок? Тогда в кабинет ректора был вызван другой самодеятельный художник – Т., и ему было предложено поработать над стендами вместе со мной, но тот категорически отказался. Ректор не стал его упрашивать или давить на него, а просто пожал ему руку, и сказал – Вы свободны… Затем посмотрел на меня, и доверительно так ко мне обратился – Лёня, надо это сделать в лучших традициях нашего института. Я был очень удручен. В этот период я трудился на двух работах: на кафедре и в деканате, к тому ж шла зачетная пора. Поэтому я, чуть не плача, продолжал приём студентов в деканате и дожимал хвостистов и давал (или не давал) им допуски к экзаменам. Один из студентов-вечерников специальности «Промышленное и гражданское строительство», узнав причину моего скверного настроение, предложил мне вариант выхода из положения – воспользоваться художественной мастерской, где за небольшие деньги могли бы мне исполнить эту работу. Я позвонил ректору и всё объяснил, он дал согласие на работу «по счету», но не более чем на 70 рублей, при этом оговорил, что сумма это на меня и постороннего исполнителя, но вся ответственность по-прежнему возлагается на меня. Такие художественные мастерские располагались в городе чаще всего в мансардах и на чердаках. Вот и мой художник Слава Чистов работал в мансарде дома на углу улиц Римского-Корсакова и Садовой, так что я быстро доходил до него из института, и мы успешно продвигались по работе. На пятый день Е.Я.Красковский высказал пожелания взглянуть, какова готовность планшетов. Мне было очень неудобно вести его в эту «богемную обстановку», где художники и творили, и, порой, безвылазно жили, и выпивали, и кругом царил хаос. Я сказал об этом Красковскому. Он, не смутившись, ответил – Это всё соответствует творческим натурам, но для меня важно, прежде всего,– дело. Почти всё понравилось ему, и он тут же подписал счет, повторяя – деньги на двоих. Конечно, я был счастлив, что выполнил задание ректора и все деньги, естественно, я отдал С.Чистову, который меня выручил. Через день ректор меня послал в командировку в ГУУЗ со стендами. Я их там развернул перед очами чиновников и услышал от них – Узнаем высокий стиль ленинградцев!

В параллель с этими работами приходилось мне делать к каким-то событиям и очередным датам ж.-д. транспорта и ЛИИЖТа плакаты со схемами, цифрами и фотоматериалом, которые вывешивались на стенах нового перехода (устроен был в конце 1970-х гг.)из старых корпусов в – новый, что на Фонтанке.

 

Что сделал Красковский для меня:

 

– первое благое дело, которое он сделал для меня – обеспечил мой выход на инсти­тутскую и городскую орбиты служебной жизни и контактов. Дело в том, что Вечерний факультет тогда в 1970 –1990 гг. имел тесную взаимосвязь со всеми кафедрами (за исклю­чением – военной), т.к. на нём обучались студенты по вечерам по всем, представленным в вузе специальностям. Заместитель декана должен был составлять расписания занятий и расписания экзаменов и по этому поводу сотрудничал от лаборанта до заведующего кафедрой. Словом, меня в короткий срок уже знал весь преподавательский состав ЛИИЖТа, и мне это было приятно. При зачислении на первый курс и выпуске после окончания шестого курса завязывались новые контакты с кадровиками и начальством многих крупных транспортных и строительных организаций города, не говоря опять же о представителях выпускающих кафедр.

Здесь особенно хочется сказать о выпусках студентов-вечерников. Вспоминаю организацию своего первого выпуска вечерников в 1968 г. Он представлял из себя грандиозное торжество в красиво убранном Актовом зале, куда были приглашены ведущие преподаватели выпускающих кафедр, руководители и кадровики от предприятий для приветствий и премирования своих новоиспеченных дипломированных инженеров. Вечерники – народ в основном был тогда солидный, и поэтому многие из них пришли со всей своей семьей: супругами и детьми, как на большой семейный праздник. Выступали первые лица ж.-д. и городского транспорта: начальник дороги В.В. Чубаров, начальник метрополитена В.Г. Аверкиев, начальник Метростроя, директор Горэлектротранса и директора многих транспортных заводов и проектно-производственных институтов. А вот когда выступал Е.Я.Красковский – весь зал, стоя, минуты три его приветствовал. А после весь выпуск шёл на торжественный ужин в лучший ресторан города – «Нева» на Невском пр., д.46. Сюда были приглашены и вышеуказанное начальство и руководители дипломников и заведующие кафедрами. Празднование продолжалось и после полуночи гулянием на всю белую ночь с песнями, остротами и воспоминаниями. Последний пункт – пункт расставания в 4-5 часов утра – это Марсово поле. Прощальное – «на посошок», закуска – конфетка и разлетались кто куда, по домам. Такова была традиция, которая сохранялась несколько лет;

Выпускники Вечернего ф-а; (2-й справа, во 2-м ряду Е.Красковский, впереди его - я)

 

– «свадьба с генералом»? Нет, скорее «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу»… 

Всё это подумалось мне, когда я начал писать про важное событие в моей жизни - женитьба. Свадьба моя с Людмилой состоялась 21 марта 1975 г. Торжественное застолье было в отдельном зале ресторана «Метрополь». Помимо родственников и друзей со стороны моей невесты были директриса и завучи школы № 2, где она работала, а с моей стороны – декан и все сотрудники деканата Вечернего факультета. Но мне хотелось чего-то особенного, и я передал приглашение ректору Е.Я.Красковскому через его секретаршу. Тамадой на свадьбе я попросил быть однокурсника и своего лучшего приятеля – Анатолия Дурова, преподавателя кафедры Теоретическая механики. Толю я предупредил, что, возможно, придет на банкет ректор. В голове моей иногда пролетало – Если он придёт, значит уважает и ценит… И он с некоторым запозданием появился с букетом цветов и как-то незаметно, пригнувшись прошёл на свободное место. Толя его заметил и предложил ему слово и шампанское, на что Евгений Яковлевич тихо так ему шепнул – Налей мне газированной водички. И вот с этим бокалом он стал в мой адрес говорить разные хвалебные слова да так, что я вынужден был покраснеть и смутиться… Но тут вдруг высокий гость свадьбы на 180 градусов сделал такой пассаж в своём поздравлении – Уж если наш жених достоин всяческих похвал, то я представляю себе какую же он взял себе девицу в жены: она, и это сразу видно невооруженным глазом, во многом превосходит его во всём – и стал петь ей дифирамбы. Всё это произносилось им ярко, эмоционально, так, что многие им были просто восхищены, а для меня – словно пролился бальзам на сердце. Запомнили это я и Людмила на всю нашу совместную жизнь, которую «благословил» Красковский.

Правда была немного иная оценка нашей свадьбы со стороны секретарши кафедры «Графика» – Г.И., где я так же ещё подрабатывал, которая из-за вредного старческого характера не была приглашена на застолье. Ну, скажи-ка мне, Коренев, чем тебе будет помниться твоя свадьба – с ехидцей спросила она. Я рассказал, конечно, о приходе на свадьбу Ректора. Фу, чем удивил – парировала она – А вот у меня на свадьбе в Новгороде человека убили… М-да, такие вот разные свадьбы;

 

– так ли уж порочно «телефонное право»? Где-то в начале 1980 г. вышел указ Брежнева о предоставлении вдовам Великой Отечественной войны отдельных однокомнатных квартир в течение одного года. Моя мама после гибели папы в 1941 г. под Ленинградом не выходила замуж. Она увлечена была работой, чтобы зарабатывать деньги на себя и двоих детей-сирот. Да и кому же из мужчин (при их нехватке послевоенного времени) нужна была женщина с двумя пацанами. К 1980 году мы проживали все вместе (всего нас с мамой – 5 человек: я, моя жена Людмила и погодки Люба и Лёва) в двухкомнатной квартире в 31 кв. м. в сугубо-смежных комнатах, с темной кухней и без ванны. Поэтому мы стояли на очереди для получения новой квартиры от государства уже года 3-4. Новый указ вывел нас на первоочередное получение квартиры. Как вариант, нам, в конце концов, было решено предоставить взамен нашей двухкомнатной квартиры – трёхкомнатную, т.к. однокомнатные квартиры были в дефиците (однако и этого надо было добиться: с нашей стороны были и обращения в обком партии и телеграмма Л.И. Брежневу и долгие хождения по инстанциям). Прошёл ещё год, но квартиры нам не предоставляли. При очередном походе в Отдел распределения жилплощади мне вообще сказали, что такого указа нет и это только брежневское пожелание. Покажите нам номер и дату этого указа – сказал мне чиновник с тупым равнодушием. Обескураженный я вышел в коридор и, о, счастье, я увидел на стенде «Список льготников получивших квартиры по указу…», который мне предстояло где-то разыскать. Как фурия я возвратился обратно в злополучный кабинет и закричал, что было мочи – Так вот же этот указ, он же у вас вывешен в коридоре! Ах, увидел – ответил мне безразлично чиновник – Ну, тогда жди открытку на смотровой ордер. Однако, в наказание что ли за прыткость, мне предложили жилье в новостройке на Ржевке, где были готовыми всего два дома и куда ещё не ходил городской транспорт, а о детсадике, поликлинике и школе – можно было мечтать годами. Я воспротивился такому решению нашей жилищной проблемы и выложил все мои вышеуказанные законные претензии в Отделе распределения жилья. На это мне сообщили, что ничего другого у них нет, а трудности надо преодолевать, наняв домработниц, нянек и т.д. Это уже ваши семейные проблем – заявили мне там. Тогда я нашел (через соседа – начальника ЖЭК) три пустующих квартиры в нашем районе (тогда – Дзержинском) и решил идти на прём к председателю райисполкома – Фомину, но идти надо было – наверняка. А как это «наверняка» – обеспечить? И я решил обратиться к ректору Красковскому, которого на тот период всё начальство города знало, т.к. он уже являлся председателем Ревизионной комиссии Горкома партии. Я ему волнуясь кратко объяснил ситуацию, а он спросил меня – Что я должен сделать? Ответ у меня уже был готов – Позвоните Фомину. По смольненской вертушке он мгновенно соединился с ним по телефону и попросил его, что бы он завтра меня принял. Список приёма по личным вопросам у меня уже весь заполнен – по-видимому, так ответил он ректору, но Красковский не сдался – Прими его под номером 0, уж очень он замечательный работник нашего вуза. Всё! На завтра я прошёл «гоголем» мимо всех ожидающих своей очереди и был в «Золотом зале» особняка Мальцевых, что на улице Чайковского, 30 – в кабинете Фомина. Но радость моя была преждевременной. У нас нет свободных квартир в нашем старом фонде – сочувствуя мне, ответил Фомин. Тогда я представил список из трёх квартир, что были пустыми. Это другое дело – ответил он мне и тут же соединился с ненавистным мне Отделом по жилью. У них он спросил про первую же квартиру моего списка – на Чайковской, 43: мол, правда ли, что она свободная, и имеет ли законные права наша семья на неё. Получив утвердительный ответ, он сказал начальнику Отдела – Предоставьте ему немедленно «смотровую» на эту квартиру, он сейчас придет к вам из моей приёмной. Я не верил своим ушам и готов был всех расцеловать… Ура, победа! Я возвращался по улице домой и плакал… А теперь вот уже 30 лет мы счастливо живём в этой большой квартире… И на сегодня я ни на йоту не сомневаюсь в целесообразность такого «телефонного права», которым я воспользовался, что бы пробить чиновничью стену!

Заключая эти мои эпизоды об отношениях моих со старшим моим коллегой Евгением Яковлевичем, я не сказал и сотой доли о тех повседневных взаимоотношениях с ним. Я мало был знаком с его семьей – супругой Татьяной Митрофановной, его детьми Александром и Василием, но и те краткие встречи с ними были окрашены какой-то глубокой симпатией друг к другу и, конечно, виноват в этом был «Лунный» (Вечерний) факультет, который так окрестил Красковский и удивительная тяга его и моя к искусствам. Он отлично пел в преподавательском квинтете, а я же, по словам ректора Красковского, «изрисовал весь институт», так как, где бы я не был с коллегами или студентами, я проявлял себя как шаржист, карикатурист, оформитель (в институте, общежитиях, в колхозе, в стройотряде и т.д.). Его гуманитаризация инженерного образования была всеми признана и принята к действию. В его руководство вузом был образован и работал много лет Факультет общественных профессий, вовлекший в свою сферу многих, студентов, которые стремились к прекрасному – культуре и искусству.

Семья Красковского

 

А вот и глубоко личное. Умер Евгений Яковлевич в октябре 1993 года. Гражданская панихида состоялась с утра 11 октября в Колонном зале нашего вуза у входа в деканат Вечернего факультета. Он уже 4 года, как не ректор. Он профессор кафедры «Теория механизмов и деталей машин» и Советник министра МПС по высшему транспортному образованию. Самые близкие родные проходят в наш деканат, чтобы переодеться с улицы. Татьяна Митрофановна и я обнимаемся и плачем. Нам всё ясно без слов – здесь началось его восхождение в ректоры, здесь теперь я руковожу, как декан Вечернего факультета, куда он привёл меня в далёком 1968 г. … После всех траурных дел, в том числе, и поминального ритуала-застолья в его квартире на Карповке, где всех желающих его помянуть приняли в три захода, я остался один на один с его семьей, с вдовой Татьяной Митрофановной, что бы ещё раз без суеты поговорить о его последних днях и часах жизни. Он умирал в полном сознании, охраняемый от жутких болей сильнодействующими лекарствами. Несколько дней до смерти попросил супругу дать ему клей и ножницы, и свежие газеты. Все дискуссионные и вообще новые материалы он вырезал и наклеивал их в особую большую тетрадь – не мог быть без дела, от которого его огородили. А думал он, прежде всего о проблемах, связанных с созданием нового музея – Музея ЛИИЖТа (надо же, через 2 года я стал одним из его создателей, а через 6 лет – и его директором). Голова его почему-то постоянно мёрзла, и он постоянно стал находиться в помещении в формной железнодорожной фуражке…

 

ВЗГЛЯД ПО-НОВОМУ. МИХАИЛ ИВАНОВИЧ ВОРОНИН

 

О профессоре Воронине (1906-1996) я писал уже достаточно, и самое полное моё о нём повествование содержится в книге «Генералы духа, Кн. 1», изданной в 2001 году. Там я попытался дать его жизнеописание во всём многообразии человеческого бытия: семья, кафедра, научное творчество, ученики, а главное – его особо трогательное отношение к ж.-д. транспортной истории. А здесь мне хочется показать наши взаимоотношения, их начало, развитие и влияние на меня его непоколебимого авторитета. Буду откровенным – не все складывалось «шоколадно» в наших отношениях и виноваты в этом обе стороны. Но всё по порядку. 

Пришел я на кафедру «Изыскания и проектирование ж.д.» в сентябре 1983 г., проработав до этого 20 лет на другой кафедре ЛИИЖТа, которая внутри нашего вуза для краткости называлась «Графика». Поводом такого перехода послужили мои научные разработки, связанные с проектированием новых форм переходных кривых для железных дорог и предполагаемая защита кандидатской диссертации. Говорили мне, что на вакансию ка­федры «Изыскания» (тоже для краткости), которой руководил М.И. Воронин, было два претендента, и якобы, только на третьем обсуждения всего коллектива кафедры вопроса о пополнении штата, Воронин был вынужден проголосовать за мою кандидатуру. Помогло и то обстоятельство, что уже 2 или 3 года в качестве инженерной детали давались мои предложения по проектированию нового вида переходных кривых ж.-д. колеи студентам-дипломникам кафедры «Изыскания», где я был их консультантом. Меня загрузили по полной программе на новой для меня кафедре, но я рвался к защите, т.к. кандидатская диссертации моя была готовой. После моей предзащиты в мае 1984 г. на кафедре, где, кстати, Воронин не задал мне ни одного вопроса, меня решили послать в Москву, во ВНИИЖТ к будущему моему главному оппоненту, светиле по вопросам о криволинейных участках ж.-д. пути – Олегу Петровичу Ершкову. По вопросу о договоренности встречи с ним, меня просили не волноваться – мол, всё будет нормально. По приезду в Москву, меня встретили прохладно, т.к. никаких предварительных разговоров с Ершковым оказы­вается не было. Олег Петрович при мне позвонил Воронину, и тот (а я все слышал, т.к. стоял рядом) ответил, что он меня ещё недостаточно знает, и в работе моей до конца не разобрался. Олег, смотри сам – заключил Воронин. Всё это меня подкосило. Я понял, что это было сделано не специально, а, просто, в глазах М.Воронина я был безразличным для него человеком, так как уже два десятка лет профессор увлекался исключительно вопросами истории, касающихся преимущественно ж.-д. транспорта. Наконец, после доработки всех замечании О.П. Ершкова и его коллег по работе, в мае 1985 г. защита диссертации состоялась, и на ней опять М.И. Воронин отде­лался лишь краткой формальной характеристикой моего служебного соответствия долж­ности старшего преподавателя по кафедре.

Коллектив кафедры, возглавляемый М.Ворониным.

 

В душе всё это меня волновало. К этому вре­мени у меня уже были публикации научно-популярного характера на исторические темы, касаемые питомцев нашего вуза, которые печатались в институтской газете «Наш путь» и в дорожной газете «Октябрьская магистраль». Кроме того, я стал вести по его же просьбе исторический кружок для студентов, организовал, так называемые, «Мельниковские чте­ния» в институте и являлся активным участником встречи с ветеранами «Ленгипротранса» студентов нашего Строительного факультета. И все-таки не следовало пока никакой по­ложительной оценки в мой адрес. В этот момент его внимание было приковано к проблемам своего предстоящего ухода в 1986 г. с поста заведующего кафедрой «Изыскания» и достойного перехода в разряд обычного профессора кафедры в связи с предстоящим его 80-летием. Наверное, всё это объяснялось именно этим, но мне было не понять всех переживаний, которые заполняли его душу в столь переломный момент в жизни.

Приветствие М.Воронину на 80-летие

 

На восьмидесятилетии Воронина я выложился по полной программе: выпустил шаржированную огромную га­зету, сочинил хвалебное письмо, написанное русской вязью – целый свиток-грамоту от имени кафедры, зачитав её на Учёном Совете института. Таким образом, лёд его сердца оттаял, и мы стали лучшими друзьями. Около такого маститого историка мне было спокойно, и я извлекал (без всякой преднамеренной корысти, а как бы выручая его) из такого положения для себя пользу. В самом деле, к нему приходили заинтересованные в помощи по историческим делам люди, а он отсылал многих ко мне – благо, что наши столы теперь находились рядом.

Выступает проф. М.Воронин

 

Так случилось и с написанием книги «История железных дорог, Т.1». Его материалы по начальной части этой книги были написаны лет 5-6 тому назад, и редколлегия попросила его обновить и сократить их. Он предложил это сделать мне, и все три стороны были довольны такому решению. Тогда же редколлегия упросила меня написать ещё несколько глав по Великому Сибирскому пути, что я и исполнил. После защиты диссертации у меня оказалось свободное время и желание начать писать копии акварельных миниатюр. К своему 50-летию (1990 г.) я устроил небольшую выставку этих миниатюр в Каминном зале. Сюда пришел М.И. Воронин с супругой Натальей Федоровной. Они очень долго расспрашивали меня о работе чуть ли не над каждой миниатюрой. С тех пор мы стали дружить семьями, они бывали у нас с внуками, а мы бывали у них со своими детьми. Я думаю, что это стало возможным благодаря влиянию Натальи Федоровны на его строптивый характер. Казалось, что теперь-то ничто не предвещало похолодания в наших отношениях. Ан нет, в 1991 г. опять пробежала кошка между нами. В Новосибирске предстояла конференция, посвященная 100-летию со дня основания города. Приехала знакомая Воронина – Светлана Николаевна, краевед из этого города. Она просила его или прилететь и выступить на этой конференции или дать независимое письменное заключение о роли Н.Г. Гарина-Михайловского в прокладке Транссиба через с. Кривощеково – будущего Новониколаевска (Новосибирска). М.И. указал на меня, сказав – Вот кто меня заменит по этому вопросу. Дав мне почти все исходные координаты номеров архивных дел, С.Н. со спокойной совестью улетела в Новосибирск. Ни в чем не консультируясь с М.И., я самозабвенно занялся этим вопросом, из которого вполне очевидным стал факт прокладки ж.-д. трассы через р. Обь у с. Кривощеково. На заседании кафедры я весьма самодовольно, сообщил о своих находках в архивах и следовавшего из этого заключения в пользу Гарина-Михайловского. Первым (и последним) выступил М.И., который начисто отверг мои факты и выводы, заявив, что Коренев не только не был в РГИА (Архиве), но даже не знает его адреса. Заведующий кафедрой В.Петров тотчас же закрыл заседание кафедры, объявив, что вопрос будет доработан в особом порядке. Все крайне удивились такому выпаду в мой адрес, считая его и меня друзьями-коллегами…

В Новосибирск я всё же слетал весьма успешно с положительным заключением в пользу Гарина-Михайловского, подписанного В.Петровом, где, кстати, упоминалось, что в обсуждении вопроса «принял участие проф. М.И. Воронин». Наверное, два или три месяца Воронин и я не разговаривали друг с другом (молчал и телефон), а здоровались в институте мы сквозь зубы… Мои домашние (равно, как и домашние Воронина) были подавлены этим происшествием. И вот однажды вечером вдруг раздался телефонный звонок – это позвонил убито-виноватым голосом М.И. Он тихо произнёс – Леонид Иванович, произошло невероятное, с моей головой что-то случилось необъяснимое – и он заплакал в трубку, а далее за него стала говорить его жена и долго-долго извинялась. Конечно, мы понимали, что в 86 лет с человеком может произойти что угодно. Поэтому без особой обиды, мы этот инцидент уладили, но всё же он запомнился мне на всю оставшуюся жизнь… А позже для полноты укрепления наших дружеских отношений в 1995 г. он подарил мне уникальную книгу «Детская философия» А.Т. Болотова, изданную в 1756 г. в типографии Петербургского университета, ставшей самой древней книгой в моей библиотеке. В ответ я ему презентовал одну из своих миниатюр, выбор которой сделала его супруга.

Уникум - Детская энциклопедия, 1776 г.

 

В условиях своего дома он был весьма радушным хозяином (я-то думал, что такое радушие относилось только ко мне, но наши общие друзья хвастались – каким хлебосольным был Воронин и по отношению к ним). Обязательно на стол ставился графинчик с водкой и всё самое лучшее из еды, что была в доме. Затем шёл разговор, и гость становился центром внимания. Наталья Федоровна являлась душой дома, а он – его интеллектом. 1990-е годы были весьма проблематичными годами, и было тяжко с продовольствием, которое к тому же выросло значительно в цене. Однажды он поделился со мной – Я должен работать, на моих плечах забота о внуках. И работал на кафедре до 90 лет, правда, уже на четверть ставки профессора!

Несмотря на свой почтенный возраст, М.И. всегда оставался передовым человеком и в науке, и в культуре. Все это меня восхищало в нём, но угнаться за ним было невозможно, по-видимому, у него на тот период времени было больше свободного времени, чем у нас с Людмилой, т.к. наши дети были всецело на наших руках, а их уже давно выросли. Как-то не разглядел он в своей младшей дочери своё «научное продолжение» и не раз мне говаривал – Пишите докторскую диссертацию по истории ж.-д. транспорта, моя Маша хотя и толковая, но обременена двумя сыновьями. А Маша вскоре после его смерти взяла и собралась, и стала доктором технических наук, профессором. Я же застрял, ну и поделом мне (объяснение моё такое – я всю жизнь работал в институте на двух работах до 2007 г.).

Теперь – о дружеских отношениях моих детей с внуками М.И. Они продолжались несколько лет, пока Тарас не уехал учиться в Париж. Кстати, последние контакты с Тарасом и его молоденькой женой Наташей (второй внук Воронина – Петя был ещё очень мал) и моими детьми, состоялись в 1997 г. Тогда в дни зимних каникул по обмену школьников 183 школы Петербурга с учащимися из парижской школы, в нашей квартире десять дней проживали французская ученица со своей мамой. В конце пребывания парижанок в нашем городе, мы устроили им «Французский день». На празднике у нас в квартире собрались: двое моих детей старшеклассников (Люба и Лёва) – учеников школы с «французским уклоном», двое моих хороших знакомых – преподавателей французского языка в институтах нашего города и, приехавшие из Парижа на рождественские каникулы, Тарас и Наташа. Французы были счастливы от такого внимания к ним. В конце марта этого же года состоялся ответная поездка наших школьников во Францию. Лёва по болезни не смог поехать. А в доме семьи тех француженок, что проживали у нас, Тарас и Наташа снова встретились с моей Любой. Нынче Тарас отец семейства – у него три дочери и один сынок, и он вместе с Наташей работает на благо Франции.

Русский десант во Франции (сидят Л.Коренева и Т. Воронин)

 

Такого человека, как Михаил Иванович Воронин, в любом уважающем себя высшем учебном заведении с многолетней историей, просто необходимо иметь. Он являлся хра­нителем его традиций и источником идей в новых внешних обстоятельствах, соответст­вующим современным требованиям. С удивительным напором Воронин отстаивал (при переименовании нашего института в университет) такое словосочетание, как – «путей сообщения», но, никак не – «железнодорожного транспорта». Поэтому мы теперь ПГУПС – Петербургский государственный университет путей сообщения. И в самом деле, в вузе на сегодня готовят специалистов городского электротранспорта (в том числе по проектиро­ванию, постройке и эксплуатации метрополитена), промышленного транспорта, проекти­рованию автодорог и аэродромов, путепроводов для шоссейных и городских дорог и мостов.

Воронин в 1995 г. стоял у истоков возрождения (КИПС) – общественной организации «Корпус инженеров путей сообщения». Конечно, изменилось содержание и направленность этой организации по сравнению с его первоначальным «служебным» назначением. Его ученик В.М. Петров стал его правопреемником в деле, так сказать «идеологии» КИПСа, который объединяет выпускников ЛИИЖТа- ПГУПСа. Скоро Корпусу уже 20 лет. В непростых и непредсказуемых условиях живет это объединение, но оно было и является смыслом жизни многих питомцев нашего вуза и, конечно, его ветеранов.

А.Кузнецов, президент КИПСа	А.Зайцев, чл. КИПСа	В.Петров, чл.КИПСа

 

 

В.Павлов, чл. КИПСа	Ю.Устькачинцев, чл.КИПСа	В.Трофимов,член КИПСа

 

Надо не стесняться пропагандировать достижения вуза, его богатейшую и беспримерную историю среди всех технических институтов России – говорил Воронин не единожды. Его мечта сделать институт историческим втузом страны, возвратить ему достойные слова в его наименовании – Императора Александра I – но всёэто осталось, пока, нереализованным. Однако, есть надежда, что намеченное им, осуществиться пока будут живы его последователи-единомышленники!

 

МОЙ МОСКОВСКИЙ КОЛЛЕГА И СТАРШИЙ ТОВАРИЩ

 

В Москве у меня не так много было и есть знакомых-единомышленников, а тем более историков транспорта. А вот москвич Николай Александрович Зензинов, как-то сразу стал не только моим знакомым, но и хорошим товарищем в нашем небольшом цехе энтузиастов – историков ж.-д. отрасли и её выдающихся деятелей. Произошло это где-то в конце 1980-х гг. при приезде Н. Зензинова в наш город в очередную командировку для изучения новых материалов в ленинградских архивах. Естественно он наведался к М.И. Воронину, и тот меня ему представил, тем более, что я уже начал продвигаться по исторической стезе да и наши столы на кафедре стояли впритык друг к другу.

Зензинов сразу понравился мне своей скромностью и уважительностью к начинающему историку, и у нас установились с ним дружеские отношения.

Сразу отмечу, что Николай Александрович, этот такой же «главный» историк в МИИТе и в Москве, как Михаил Иванович Воронин в ЛИИЖТе и в Ленинграде. Н.А. больше известен, как популяризатор жизнедеятельности отдельных выдающихся персон транспорта и транспортного строительства, Воронин тоже занимался этим же, но более подробно и документально (с углублённым исследованием архивных документов), это отличие между ними весьма условно. Так же добавим и то, что М.Воронин любил события и факты дореволюционного времен, Н.А. Зензинов более всего предпочитал годы: 1918- 1950.

Как рассказывал мне Н.Зензинов, написанию первой книги о выдающихся инженерах и ученых ж.-д. транспорта, способствовала его встреча в 1973 г. в редакции «Гудка» с её работником С.А. Рыжаком. Последний предложил эту идею, и союз их успешно заработал. Зензинов «рылся» в архивах и создавал канву очерков, а Рыжак все это редактировал и пускал первую версию в газету «Гудок». Эффект был потрясающий – многие читатели вырезали эти статьи и делали тематические подборки. Они писали благодарственные письма и звонили по телефону о продолжении рубрики «Имена в транспортной науке». Но в конце 1975 г. С. Рыжак скончался, так и не увидев первого издания книги в 1978 г., которую он с партнером готовил к выпуску. Через 12 лет вышло второе издание с дополнением новых очерков (в 1-м было 24 очерка, во 2-м – 33). Так бурно вошел в историографию транспортной отрасли Николай Александрович Зензинов.

Участник Великой Отечественной войны, офицер железнодорожных войск – Зензинов не­однократно выступал со своими материалами в отраслевых газетах и журналах о буднях и подвигах заградительных и восстановительных операциях военных железнодорожников. Поэтому неудивительно, что Н.А. принял самое активное участие в книге «Железнодорожники в Великой Отечественной войне», созданной к 40-летию со дня Победы, написав главы от 3-й до 9-й, составляющих основу книги. Эта монография явилась важным вкладом в объективное освещение нашей военной железнодорожной истории 1941-1945 гг. Поэтому позже, когда ученые нашего вуза, взялись за создание 2 тома истории ж.-д. транспорта 1917-1945 гг., было решено просить Николая Александровича принять участие в созда­нии глав об участии железнодорожников в годы войны. Он согласился и принёс к нам в редак­цию 250 страниц, дублирующего материала, вышеназванной книги. Главный наш редактор 2-го тома М.М. Уздин попросил его сделать сокращения до 70 страниц, на что Зензинов ответил – у Вас есть Леонид Иванович, и я его попрошу выполнить эту работу, причём, предлагаю считать авторство за мной и за ним. С чего такое доверие ко мне? Я не смог сразу сообразить… Вероятно, он стал со мной считаться за весьма неплохое участие в конференции, посвященной 100-летию основания Новосибирска, о которой я написал уже кое-что в повествовании о М.И. Воронине, и, конечно, сделаю добавление здесь, ниже. Невольно пришлось согласиться на подобное решение во имя спасения всего 2-го тома.

Итак, в январе 1991 г. в Новосибирске под эгидой Сибирского отделения АН СССР по отделению Истории и естествознания и технических наук, состоялась научно-практическая конференция, посвященная 100-летию со дня основания г. Новосибирска. Ждали от некто В.Кириленко сенсационного разоблачения деятельности инженера-путейца, известного русского писателя Н.Г. Гарина-Михайловского, который, якобы присвоил себе лавры первопроходца у истинных изыскателей Транссиба в месте пресечения р. Оби, где позже разросся город – тогдашний юбиляр. Не ожидал доцент В. Кириленко из Новосибирского института инженеров ж.-д. транспорта (НИИЖТ), что ученые из Москвы (Н.Зензинов) и из Лениграда (Л.Коренев – ваш покорный слуга) вескими аргументами с архивными материалами в руках опрокинут все доводы недоброжелателей Н.Г.Гарина-Михайловского.

Барельеф на захоронени Н.Гарина-Михайловского

 

Например, мне удалось сделать увеличенную цветную копию 5-й изыскательской партии, где четко красным цветом выделен новый вариант пересечения р. Оби и которая была подписана Гариным Михайловским. Партия эта, руководимая Н.Г., состояла из нескольких групп, в том числе, и той, что работала на месте мостового перехода р. Оби, где позже вырос г. Новосибирск. Местное телевидение снимало меня и во время доклада, а позже – и моё телеинтервью в фойе конференц-зала, о котором я подробно всё рассказал журналистам. Заявление Кириленко о том, что конкретное место для этого мостового перехода нашла группа молодых выпускников из Петербургского вуза во главе с инженером В.Роецким (кстати, здесь они вели съемки, именно, по заданию Н.Г.), не выдерживало никакой критики. В самом деле, это было бы равносильно тому, что Америку будто бы открыл не капитан корабля Джеймс Кук, а матрос, который первым увидел в подзорную трубу этот материк. Кроме того, Кириленко обвинял Николая Георгиевича в кутежах с томскими девицами – дочерьми местного купечества, где шампанское лилось рекой, ибо закупалось оно им ящиками. Я послал позже в местную новосибирскую газету статью против пасквилей этого Кириленко с заголовком «Вызываю Вас на дуэль», но ответа не последовало. Как мне кто-то рассказал, последнего пристукнули в Москве (О, Господи!), находившегося там в командировке и продолжавшего «изливать свою желчь» в центральной ж.-д. прессе в адрес талантливого изыскателя…. А тогда, после нашей баталии на юбилейной конференции, мы отправились ко мне в гостиничный номер. Это были: Светлана Николаевна (краевед Новосибирска), Николай Александрович (Москва) и я (Ленинград). Состоялось небольшое «подведение итогов конференции»: были извлечены из моего портфеля коньяк, коробка конфет и печенье «Курабье». Я быстро организовал наше застолье. Зензинов удивился моей запасливости и спросил – Это теперь так принято у ленинградцев? Да – не моргнув глазом, ответил я. С тех пор Н.А., приезжая в наш город и останавливаясь, чаще всего у меня, уж чуть ли не на пороге вытаскивал бутылку коньяка, и говорил – Этому приучил меня Леонид Иванович! Нечего сказать – хорош учитель, да и ученик – то же.

Однажды позвонив мне из Москвы, Н.А. сказал – Пришлите поскорее в мой адрес какой-либо материал во 2-й сборник очерков о выдающихся ученых и инженерах путей сообщения; я обо всём договорился, Вас знают, и ждут от Вас очерк с нетерпением. Так питерец внедрился в московский круг историков-путейцев благодаря Зензинову. Во 2-м и 3-м томах теперь имеются мои статьи, наравне с ветеранами московской школы – популяризаторами нелёгкой профессии инженеров-путейцев, таких как: В.Я. Шульга, И.Г.Выпов, С.А. Пашинин, Б.Ф. Шаульский и, конечно же, Н.А. Зензинов. 

Сборники очерков об инженерах п.с., вып. 2 и 3

 

Н.А. был самым «плодовитым» и известным историком в МИИТе и в МПС во второй половине 20 столетия. И в свои 80 лет профессор Зензинов взвалил на свои плечи многие проекты, связанные с празднованием 100-летия МИИТа, среди которых были выпуски юбилейных изданий: «МИИТ на рубеже веков», «Видные ученые МИИТа» и воскрешение из небытия двух «царских» Памятных мраморных досок об учреждении Инженерного училища в 1896 г. и о преобразовании в 1913 г. Инженерного училища в Московский институт инженеров путей сообщения. Ай-да, ветеран!

Памятная доска об образовании МИУ		Памятная доска о преобразовании МИУ в МИИТ

 

После 2000 г. Н.А. больше в Петербург уже не приезжал, т.к. ему уже было тяжело – сказывался возраст. По телефону он мне однажды сказал, что переехал жить к сыну и редактирует свою очередную книгу. А из книг кроме вышеупомянутых, я знаком со следующими: «Н.С. Стрелецкий – основоположник советской школы мостостроения, 1984 г.», «Павел Аполлонович Велихов, 1994 г.» и «Генерал – директор тяги (о Б.К.Саламбекове – Герое Социалистического труда), 1998 г.». О какой книге шла речь в телефонном разговоре я не понял. Вероятнее всего, он имел в виду 3-й том сборника очерков «Инженеры путей сообщения», где представленный им материал состоял из 5-и статей и все они были самыми объемными. В 2003 г. я получил от него письмо, в котором он беспокоился, получил ли я те книги очерков, куда он успел меня «посадить в последний вагон». Из письма этого я и узнал о его реальном возрасте – 86 лет, и, следовательно, он родился в 1917 г. Вероятно, в этом же году его и не стало. По крайней мере, наша переписка на этом и оборвалась, а на следующий год от москвичей я узнал, что он недавно скончался.

Последнее письмо от Н.Зензинова

 

Хочется здесь поделиться интересным фактом, связанным с книгой Зензинова о Павле Аполлоновиче Велихове, профессоре и проректоре МИИТа. Как известно, внук героя его книги – Евгений Павлович Велихов является выдающимся ученым-атомщиком современности, академиком, возглавляющим уже более 20 лет Курчатовский институт ядерной энергетики. Кроме ещё большого числа научных отечественных и международных постов, он возглавляет с 2005 г. и Общественную палату РФ. Как стало известно из книги Зензинова, его дед – П.А. Велихов был видным инженером и ученым в области строительной механики и мостостроения. Он в 1899г. окончил ИИПС в Петербурге. В преддверии юбилея нашего Путейского института я, как директор музея ПГУПС, стал, в частности, изучать содержание тех огромных выпускных альбомов, что имеется в фондах Музея. Альбомы эти выглядят и сегодня роскошно: кожаные обложки с объемными серебряными накладками текста и застёжкой. Изучая альбом выпускников 1899 г., я обнаружил в нём портрет выпускника П.А. Велихова. Такого портрета в книге Н.Зензинова не было, а была фотография его уже, как зрелого ученого. Спасибо, что и этот фотопортрет чудом сохранился, т.к. с личными делами репрессированных, а тем более расстрелянных не церемонились и их уничтожали. Эх, жаль, что я поздно обнаружил его новый портрет, где он совсем юноша. Еще года три назад ко мне обратился наш профессор В.Л. Белозеров (а он возглавлял в Общественной Палате РФ Комитет по ж.-д. транспорту) с просьбой – нет ли у меня для юбиляра Е.П. Велихова (к его 70-летию) какого-нибудь сувенира-подарка из нашего музея. А у меня ничего такого оригинального для такого большого ученого, как Велихова, в ту пору не было. И вот поэтому я решил выслать в адрес академика по электронной почте это то «оригинальное», что не нашлось у меня в 2005 г., т.е. копию изображения его деда выпускника ИИИПСа, при условии, что у него такого нет. Конечно, мне стоило больших трудов пробиться на его e-mail, и узнать – нужно ли ему выслать, копию найденного мною портрета. Ответ был положительный. Я сделал копии и обложки всего альбома, и листа, где был изображен П.А. Велихов со своими товарищами по учебе и с профессурой, и, наконец, сам портрет. Всё это я выслал в его адрес. Представьте – никого ответа я не получил. Тогда, обеспокоившись таким положением дел, я направил в его адрес электронное послание с вопросом о получении высланных в его адрес фотоматериалов и извинениями за мою назойливость в адрес его персоны, столь загруженной делами. Последовал ответ: получили всё в полном объеме и Велихов доволен. Всё – ни спасибо, ни до свидания. Я, конечно, понимаю, что всей перепиской со мной занимались какие-то его помощники и клерки, но где же их культура общения? Я очень был разочарован всем этим.

Завершая рассказ о моем московском товарище – Николае Александровиче Зензинове, не могу отделаться от мысли: ну почему я не сумел при его жизни выразить ему знаки доброго и глубокого моего к нему чувства уважения? Стеснялся что ли, а жизнь так скоротечна… Друзья! Спешите делать добро!

 

ТИШЕ ЕДЕШЬ – ДАЛЬШЕ БУДЕШЬ …

 

Примерно так часто говорил мне титульный редактор 4-х книг: по истории железнодорожного транспорта нашей страны 1-го и 2-го томов и по истории скоростного и высокоскоростного ж.-д. транспорта 1-го и 2-го томов – Михаил Маркович Уздин, когда мне довелось работать под его началом на общественных началах над материалами для этих книг. Но я то всегда спешил уложиться в сроки написания своих глав, подобрать во время к книгам иллюстрации, сделать рисунки и чертежи, а Уздин мне – Поспешишь – людей насмешишь. Как всегда он оказывался прав. Если мы где-то допус­тим ошибку – нас обвинят в халтуре, а если мы просрочим со сроком издания – об этом никто и знать не будет – вот так Уздин воспитывал меня и весь наш небольшой авторский коллектив. В него входили: Евгения Борав­ская – редактор; Евгений Шапилов – помредактора и автор разделов глав и самих глав книг; Уздин – ответственный титульный редактор и я – от­ветственный за оформление книг и подборку иллюстраций, автор и соавтор многих глав и разделов книг (в значительно меньшей степени – двух томов последних книг из вышеперечисленных названий). Коллектив этот был дружным, и многие спорные вопросы мы решали сообща.

Эту атмосфера творческого и доброжелательного взаимоотношения создавал великий труже­ник Михаил Маркович. Кроме этого, он отличался какой-то прозорливостью в отношении подбора авторов по написанию глав – выбирал не только заведующих кафедрами, а людей, про­явивших себя на поприще истории и, главное – трудоголиков, подобных себе. Удивлялся я тому, как он умел ладить с людьми. Назревал как-то конфликт с московским ученым и исследователем совершенствования паровозов профессором В.Д. Кузьмичём, который узрел плагиат своей работы в одном из параграфов нашего 1 тома по истории транспорта России. Мы думали, что всё обойдется. Но вот он неожиданно появился в нашей редакторской комнате. Мы опешили и ждали, как М.М. будет выкручиваться т.к. гость был настроен решительно. Усадив его в кресло, Уздин сказал ему такие слова – Вы же интеллигентный и умный человек и понимаете, что в таком большом деле, как создание книги неизбежны издержки. Но мы настолько были восхищены вашими строками о паровозах, что включили их полностью в наш раздел. Это замечательная страница, и неужели вы от неё откажитесь и прикажете её вырезать? А в следующем томе мы предоставим вам несколько страниц – это будет для Вас, своего рода, – карт-бланш. На этом весь скандал с плагиатом и закончился – Кузьмич не пошёл жаловаться к ректору, а ушёл от нас со словами благодарности в наш адрес.

Вначале, работая над своими главами для книги, мне казалось, что я уже «ухватил Бога за бороду», и, что рукописи мои безупречны. Однако он усаживал меня рядом за стол и просил читать ему вслух листы, исписанные мною. При слушании моих «опусов» он закрывал глаза и, казалось бы, спал. Да! Он клевал носом в подлинном смысле, но вдруг встряхивал головой и говорил мне – А вот это место повтори ещё раз. По-видимому, он по интонации («музыке») моего голоса угадывал фальшь в тексте. Переписывались все мои статьи по два, а то и больше раза. Во втором томе претензий к моему письменному творчеству поубавилось. В этом втором томе он с каким-то особым фанатизмом взял для себя тему обороны Ленинграда и посвятил ей много времен. Да, он участник Великой Отечественной войны и вышел из неё живым и невредимым. Это потому, что я очень маленького роста и фрицы меня не замечали – шутил он. Из разговоров об его участии в войне я понял, что некоторое время он был командиром или политруком какого-то воинского подразделения, а в его подчинении оказались и штрафники, с которыми он сумел наладить контакты. Между прочим, они были замечательные ребята – рассказывал он – к тому же смелые, а вот солдаты из Средней Азии были, как правило, трусоватыми и приходилось их силой выталкивать в бой. Рассказывал он, что его воины однажды, окружили фашистов – А это вовсе были не немцы, а итальянцы, они все сразу заголосили: «Гитлер капут!» Угощали нас лимонами – они были все обмотаны под гимнастёрками поясами, в ячейках которых хранились лимоны от цинги – так вспоминал он некоторые эпизоды войны.

Работали мы над первым томом истории ж.д. России 3 года: 1992-1994 гг. Ожидалось, что второй том будут писать учёные МИИТа, но где-то на верху (в МПС) переиграли и нам поручили писать и 2-й том тоже, который мы также создали в течение 1995-1997 гг. Уздин нас только нахваливал, но нам хотелось и какого-то материального вознаграждения. Ребятки, спасибо и за то, что с нас денег не берут – Смеялся он и продолжал – Вот в начале 1950-х гг. мой заведующий кафедрой П.В. Бартенев написал учебник «Железнодорожные станции и узлы» по заданию МПС и сразу же на гонорар купил шикарную дачу и автомобиль «Победа». Нам столько не надо – отмахивались мы – дайте премию. Помимо премии, после положительного отзыва академика, директора Института проблем транспорта РАН – Н.С. Соломенко на наш 1-й том, было дополнительно решено ходатайствовать перед МПС о присвоении знака «Почетный железнодорожник» двум самым активным членам авторского коллектива: Е.Д. Шапилову и мне – Л.И. Кореневу. Как известно этот знак был всегда особо почитаемым в железнодорожном ведомстве. Шапилов получил его в 1994 г., я же в – 1995 г. Спасибо!

Тома по истории ж.-д.тр-та России

 

Тома по истории скоростного и высокоскоростного тр-та

 

Но через два года после его вручения, вес и значение этого знака (для тех, кто непосредственно не работал на ж.-д. производстве) свёлся к нулю. Слава Богу, разум возобладал, и льготы для награжденных знаком – вновь недавно для всех возвращены. Любопытными к этому месту будут и мои посвящения в день 80-летия Михаилу Марковичу Уздину –
 
И СНОВА ПРЕЖНЯЯ КАРТИНА:
ТАТЬЯНА, АЛЛА, РАЯ, ЗИНА,
ДВА ЖЕНИ, ЛЁНЯ ИМ В ПРИДАЧУ,
БИБЛИОТЕКИ ХОРОВОД,
КОТОРЫЙ ФЕЛИКС В БОЙ ВЕДЕТ
ВПОЛНЕ НАДЯСЬ НА ОТДАЧУ…

ВОТ АВТОРОВ ТОЛПИТСЯ РОЙ –
ПРОХОДЯТ ПЕСТРОЙ ЧЕРЕДОЙ.
БОРЕНЬЯ, БДЕНЬЯ, СПОРЫ СНОВА,
ОХ, НЕ ЛЕГКО ДАЕТСЯ – С Л О В О !

А ТУТ ЕЩЁ И ОРГРАБОТА:
ЧЕРТЁЖ, РИСУНОК, СДЕЛАТЬ ТО-ТО,
АРХИВ, ПРИКАЗ И КОРРЕКТУРА.
НЕ ТЕКСТ, ПОРОЙ, МАКУЛАТУРА!

ЗВОНКИ, БЕСЕДЫ, РАЗГОВОРЫ
И ВАРИАНТОВ, КОПИЙ – ГОРЫ
ПОЙМЕТ ЛИ КТО ЭТО, ПОЙМЕТ?
И ТАК УЖЕ НЕ ПЕРВЫЙ ГОД

*******

А ВОТ И КНИГА – ЕЮ ПОКОРЕН !
СЕЙ ТРУД ДУШОЮ ВАШЕЙ СОТВОРЕН
В НЕМ УМ БЛЕСТИТ, И СЕРДЦЕ БЬЕТСЯ ВАШЕ,
 И НЕТ ОЦЕНКИ ВЫШЕ ЭТОЙ, КРАШЕ!

И МЫ СЕГОДНЯ В ВАШУ Д А Т У
ПРОПЕТЬ ГОТОВЫ УЖ КАНТАТУ
НО ВСЁ Ж НЕ БУДЕМ НУДНО ЧТИТЬ,
А БУДЕМ ЗА ЗДОРОВЬЕ ПИТЬ.
ДАЙ БОГ, ВАМ, ТАК ЖЕ ПУТЬ ДЕРЖАТЬ,
ВАМ, КАК И ПРЕЖДЕ, ЛИШЬ – ДЕРЗАТЬ!!!

 

Но всё же, уже при работе над вторым томом я повёл себя по отношению к М.Уздину не совсем корректно. Мне, например, перестал нравиться его стиль написания и редактирования им статей. Он (что значит – «Старая школа»!), например, часто начинал главы со слов: «Согласно решениям Партии и Правительства…» или – «Руководствуясь решениями вышестоящих государственных органов…». Правда, мы быстро в этом вопросе договорились и удалили эти штампы прошлого. При завершающей стадии оформления книги я проявил совершенную наивность в вопросе усилении имиджа нашей книги. Так, мне не понравилось, что в редакционную коллегию были внесены «мёртвые души», т.е. люди, которые даже не знали о существовании нашего 2-го тома Истории. Вот примерный наш диалог того времени:

– Михаил Маркович, зачем вы вписали в редколлегию генерала Когатько?

– А он знакомится с нашим вторым экземпляром рукописи книги.

– Откуда Вы это знаете?

– Мне говорил его адъютант по телефону.

– Бросьте шутки. Зачем нам это?

– Лёня, ты не понимаешь, что такие имена для авторитета книги очень важны и давай прекратим этот разговор.

Однако я не унимался, и выдал – Впишите в редакционную коллегию мою фамилию, того, кто действительно вложил много труда в написание книги. Но он отверг и это предложение. Ничего не оставалось делать, как пойти к ректору, о чём я оповестил Уздина. Ректор, профессор В.Е. Павлов встретил мою просьбу без энтузиазма, заметив, что это прерогатива министра МПС. На это я ответил:

– Тогда я воспользуюсь примером Гоголя!

– Каким примером Гоголя?

– Сожгу свои материалы, написанные для этого 2-го тома, как Гоголь сделал это со своим 2-м томом «Мертвых душ».

– А, Вы, много ли написали глав для книги, чтобы так артачиться?

– Тринадцать из 38 и плюс снятие всех вопросов после Вашего просмотра всех глав, т.е. повторное редактирование.

– А мне Уздин говорил, что он всё исправляет, сидя по ночам над главами рукописей. Хорошо я подумаю и переговорю с Уздиным.

– Нет. Я с ним уже говорил, он не согласен, и потому я пришёл к Вам. Позвоните, пожалуйста, министру сейчас.

Павлов, конечно, оторопел, но я присел на диван, давая понять, что не уйду, пока он не дозвонится министру. Дело в том, что министром путей сообщения был на тот момент наш профессор и бывший начальник Октябрьской ж.д. Анатолий Александрович Зайцев. Я знал его доброе отношение к ПГУПСу и ко мне, в частности, как декану заочного и вечернего факультетов, так много выпускавшего инженеров для Дороги. Павлову ничего не оставалось делать, как позвонить по прямому проводу министру. Тот ответил – Раз заслужил, то включайте его в редколлегию.

Вижу и согласен, что произошла подмена личностей: вместо Уздина, героем очерка неожиданно для себя стал сам автор этого материала. Поэтому снова об Уздине. Авторитет Михаила Марковича в нашем вузе был уникальным в вопросе, прежде всего, редактирования кандидатских и докторских диссертаций или их рефератов. Причем это имело место по отношению к соискателям всех специальностей от электроники и программирования, до архитектуры и мостостроения. Как известно, сам он был скромным преподавателем (лишь последние пять лет он заслуженно находился в должности профессора) кафедры «Железнодорожные станции и узлы», где читал дисциплину «Общий курс железных дорог».

– Лёнька (это он произносил любя, находясь в хорошем расположении духа), ты знаешь, почему я берусь за рассмотрение любых ж.-д. проблем? Да потому, чтобы написать книгу «Общий курс железных дорог» (к тому времени с 1949 г. книга эта вышла 13-ым изданием!) мне надо было четко и глубоко разобраться во всех деталях направлений нашей отрасли. И ученые шли к нему потоком и уважали его за логику и ясность суждений. Кроме того, он был чертовски умен, но страдал из-за «5-го пункта». Умными (в отца) являются его сыновья Александр и Олег. Первый – известный в мире инженерной сейсмологии, ученый – профессор кафедры теоретической механики, является её украшением. Он такой же скромный и трудолюбивый как Михаил Маркович. Второй сын, а видел я его раза два, когда навещал приболевшего М.М. дома, противоположность этим двум своим родственникам – живой и подвижный, пробивной и очень красивый. Поэтому он уже давно живет в Германии, доктор физико-математических наук. Михаил Маркович и его супруга Елена Викторовна в нём души не чаяли, а он всё реже и реже приезжал в отчий дом. М.М. очень гордился ими, любил свою супругу. Он познакомился с ней, когда она была студенткой 4-го курса нашего вуза, который находился в 1944-1945 гг. в Москве, в эвакуации, и вот более 50 лет они были неразлучно вместе. До выхода на пенсию Е. Уздина, работала в Ленгипротрансе, а с выходом на заслуженный отдых всецело посвятила себя безропотно созданию комфорта супругу для его творческой работы.

А работа его была не только творческой, он был ко всему прочему великий организатор. Я давился от смеха, когда он раздавал свои заготовки каких либо новых задания, принесенные из дому. Все они оказывались записанными на каких-либо обрывках газет, на клочках использованных старых страниц каких-то текстов. Он подзывал каждого из нашего авторского «квартета», что бы выдать свои домашние заготовки и долго и тщетно крутил их в руках, пока не находил их, говоря с облегчением – Вот, кажется, нашел. Ясно, что этим вопросом – подготовки книги к изданию, он был занят и на яву, и подспудно – постоянно и много лет. Надо было всё предусмотреть, включить многие подразделения и людей в работу над книгой: библиотеку, типографию нашу и типографию имени Ивана Федорова, фотолабораторию, Музей ж.-д. транспорта РФ, машинописное бюро, чертежников, художников, заказать отдельно обложки, приобрести бумагу и т.д. и т.п. При этом всех надо было настроить на важность работы и обязательно простимулировать, т.к. 1990-е годы были трудными годами и люди были очень рады всевозможным подработкам. Он держал связь между ректором и создателями книги. Ни одного работающего на блага этого большого дела – книги об истории ж.-д. транспорта России – прецедентов издания, которой ещё не было в советское время, он не оставил забытым. А мне из всех этих дел досталась ещё и поездка в ночь с 3 на 4 октября 1993 г. в Москву, для передачи рукописи всей книги, готовой к печати и переговоров в МПС (к заместителю министра по экономическим вопросам – О.А.Мошенко) о материальной поддержке издания этой книги[3]. Политическая обстановка была очень тревожной: в Москву ввели танки, президент Б.Н.Ельцин распустил Верховный Совет РФ, который в свою очередь отстранил самого Ельцина и назначил на этот пост и.о. президента – вице-президента А.В.Руцкого. Все министерства охранялись особым подразделением МВД. В связи с такой патовой ситуацией была проведена договоренность с Н.Н. Новгородовым – сотрудником отдела перевозок МПС, который должен был меня встречать у входа в министерство и сопровождать при моих перемещениях по его пространству. Водил меня за руку по пустым коридорам министерства Новгородов, но замминистра где-то задерживался. Всем сотрудникам была дана команда (от имени кого?) – сидеть на рабочих местах и ничего не делать, ожидая особого распоряжения (от того, кто пробьется к власти?). Чиновники играли на компьютерах во всевозможные игры, референт замминистра по телефону решал свои частные проблемы на счет приобретения пыжиковой шапки и свиной вырезки, а во второй половине дня все устремились во двор и начали делить картофель, прибывший из Белоруссии в контейнере для сотрудников МПС (мне тоже предложили по дешёвке). В конце концов, бумага, находящаяся со мной, была согласована с О.Мошенко, и печатанию книги был дан «зелёный свет». Мы были все счастливы, а особенно – Михаил Маркович Уздин.

 

Undoubtedly, there are some points you perhaps think about drugs. Let's discuss about how you can make sure that medications you order online are sure. You can purchase cure to treat acute treatment of the symptoms of osteoarthritis or trigeminal neuralgia. Some services offer to their customers Viagra. If you're concerned about sexual disease, you perhaps already know about levitra 20mg. Maybe every man knows at least something about levitra 10mg. Matters, like , are linked sundry types of health problems. Notwithstanding erectile malfunction is more common among older men, that doesn't something you just have to live with. Several medicines may add to sex drive difficulties, so its essential to cooperate with your health care provider so that the prescription can be tailored to your needs. Causes of sexual disfunction include injury to the penis. Chronic disease, definite remedies, and a status called Peyronie's disease can also cause sexual dysfunction. Do not give Viagra or any drug to anyone under 18 years old without prescription.